ФОНОГРАФ

Начало ХХ века. Ясная Поляна.
На столе самовар, на подставке в углу – фонограф.
За столом Толстой и Софья Андреевна. Пьют чай.

ТОЛСТОЙ (внезапно). Я должен предать Шекспира анафеме!

СОФЬЯ АНДРЕЕВНА. Не делай этого, Левушка. Боком выйдет.

ТОЛСТОЙ. Пойми ты, не могу я молчать. Я Лев Толстой или кто?

СОФЬЯ АНДРЕЕВНА. Опять напишут, что тебя Чертков надоумил. Или того гаже – Страхов науськал.

ТОЛСТОЙ. Кто науськал, кого науськал?! Ты думай, думай, что говоришь!

СОФЬЯ АНДРЕЕВНА. Я-то, Левушка, думаю. И, думаю, неслучайно у тебя два душеприказчика, и те – Страхов и Чертков!

ТОЛСТОЙ. Нет у меня никаких душеприказчиков! Я сам себе душеприказчик! Сам, понимаешь?

СОФЬЯ АНДРЕЕВНА. Понимаю, mon cher, как не понять. Ты все сам, сам. Вот и оставь Шекспира в покое. Что тебе до него, Левушка? Сам посуди: где Шекспир и где ты!

ТОЛСТОЙ. А где Шекспир и где я?

СОФЬЯ АНДРЕЕВНА. Как это где? Ты, Левушка, классик, великий писатель земли русской. А Шекспир, mon cher, неизвестно кто. Вон и в газетах пишут, что никакой он не Шекспир, а граф Ретленд.

ТОЛСТОЙ. Граф?..

СОФЬЯ АНДРЕЕВНА. Пишут, граф, а может быть, и не граф, я не знаю, но что не Шекспир, это точно. Ты сам посуди: будь он граф, как ты, стал бы он писать так, как ни один граф не пишет?

ТОЛСТОЙ. А будь не граф, стал бы?

СОФЬЯ АНДРЕЕВНА. А куда деваться, Левушка? Вот ты, будь ты не граф, стал бы?

ТОЛСТОЙ. Чего?..

СОФЬЯ АНДРЕЕВНА. Вот и я, Левушка, не знаю – чего. Одно знаю: боком выйдет.

ТОЛСТОЙ. Но почему, почему непременно боком?!

СОФЬЯ АНДРЕЕВНА. У тебя, mon cher, все боком выходит. Потому что ты совершенно не думаешь о последствиях.

ТОЛСТОЙ. О каких это последствиях я должен думать?

СОФЬЯ АНДРЕЕВНА. А ты ни о каких не думаешь. За тебя Страхов думает, Чертков думает, черт-те кто думает, только не ты...

Замолкает, смотрит на мужа.

Скажи, Левушка, скажи. Облегчи душу.

ТОЛСТОЙ. И скажу! И душа здесь ни при чем! Да, ни при чем! И никакие последствия меня не волнуют! Только то дело хорошо, о последствиях которого не думаешь. А если думаешь, если день и ночь покоя не дает... Вот послушай.

Включает фонограф.

ФОНОГРАФ. «Пишу Вам, Лев Николаевич, потому, что никак не могу согласиться с вами насчет того, что человеческие отношения исправятся одной любовью. Так говорить могут только люди хорошо воспитанные и всегда сытые. А что сказать человеку голодному с детства и всю жизнь страдавшему под игом тиранов? Он будет бороться с ними и стараться освободиться от рабства. И вот, перед самой вашей смертью говорю вам, Лев Николаевич, что мир еще захлебнется в крови, что не раз будут бить и резать не только господ, не разбирая мужчин и женщин, но и детишек их, чтобы и от них не дождаться худа. Жалею, что вы не доживете до этого времени, чтобы убедиться воочию в своей ошибке. Желаю вам счастливой смерти» .

Молчание.

ТОЛСТОЙ. Что молчишь, Софьюшка?

СОФЬЯ АНДРЕЕВНА. Это ты сам себе написал!

СОФЬЯ АНДРЕЕВНА. Это ты сам себе написал!

ТОЛСТОЙ. Окстись, кто же сам себе такое пишет?

СОФЬЯ АНДРЕЕВНА. А кто же это пишет?

ТОЛСТОЙ. Не знаю, кто. Человек пишет.

СОФЬЯ АНДРЕЕВНА. Человек так не пишет. А пишет какой-нибудь Чертков или Страхов.

Подходит к фонографу, заливает в раструб чай.

ФОНОГРАФ. Ш-ш-ш... Ш-ш-ш... Ш-ш-ш...

ТОЛСТОЙ. Ты что?!

СОФЬЯ АНДРЕЕВНА. Ничего!.. Завещание тайное написал!.. Черткову все права отписал!.. А я, а дети?! О нас ты подумал?!

Ударяет по фонографу кулаком.

ФОНОГРАФ (голосом Софьи Андреевны). А я, а дети?! А я, а дети?! А я, а дети?! А я, а дети?! А я, а дети?! А я, а дети?! А я, а дети?! А я, а дети?!

Толстой ударяет по фонографу кулаком.

ФОНОГРАФ. Ш-ш-ш... Ш-ш-ш... Ш-ш-ш...

Софья Андреевна ударяет по фонографу.

ФОНОГРАФ (голосом Софьи Андреевны). А я, а дети?! А я, а дети?! А я, а дети?! А я, а дети?! А я, а дети?! А я, а дети?! А я, а дети?! А я, а дети?!

Толстой ударяет по фонографу.

ФОНОГРАФ. Ш-ш-ш... Ш-ш-ш... Ш-ш-ш...

Софья Андреевна ударяет по фонографу.

ФОНОГРАФ (голосом Софьи Андреевны). А я, а дети?! А я, а дети?! А я, а дети?! А я, а дети?! А я, а дети?! А я, а дети?! А я, а дети?! А я, а дети?!

Толстой ударяет по фонографу.

ФОНОГРАФ. Ш-ш-ш... Ш-ш-ш... Ш-ш-ш...

ТОЛСТОЙ. Ну и черт с тобой!

ФОНОГРАФ. Черт с тобой!.. Черт с тобой!.. Черт с тобой!.. Черт с тобой!.. Черт с тобой!.. Черт с тобой!.. Черт с тобой!.. Черт с тобой!..

СОФЬЯ АНДРЕЕВНА (ударяет по фонографу). А Чертков – с тобой!.. (Ядовито.) Уж не он ли твои завещания пишет, Левушка?

ТОЛСТОЙ. Никто ничего не пишет! Запомни раз и навсегда, заруби на носу, если у тебя память девичья.

СОФЬЯ АНДРЕЕВНА. Девичья?! (Хохочет.) Девичья!.. (Хохочет.) В моем-то возрасте?!

ТОЛСТОЙ. Возраст у тех, кто всю жизнь пашет. А у таких, как ты, какой возраст? Никакого! Ни возраста, ни ума, ни... (Замолкает.)

ФОНОГРАФ. Ш-ш-ш... Ш-ш-ш... Ш-ш-ш...

СОФЬЯ АНДРЕЕВНА. Продолжай, Левушка, я слушаю.

Толстой молчит.

Видишь, mon cher, и облаять-то по-русски толком не можешь, кровь-то графская, не мужичья. Возьми ты, Левушка, себя в руки. Порви это завещание.

Падает на колени.

На коленях прошу, порви! (Исступленно.) Христом Богом заклинаю!

Ударяет по фонографу.

ФОНОГРАФ (голосом Софьи Андреевны). Христом Богом заклинаю!.. Христом Богом заклинаю!.. Христом Богом заклинаю!.. Христом Богом заклинаю!.. Христом Богом заклинаю!..

Толстой заносит над фонографом руку.

ФОНОГРАФ. Ш-ш-ш... Ш-ш-ш... Ш-ш-ш...

Толстой опускает руку.

ТОЛСТОЙ. Встань… Прошу тебя, встань…

Достает бумагу, рвет.

Встань, Софьюшка.

Помогает ей встать.

Довольна?

Софья Андреевна оправляет платье.
Подходит к фонографу, заглядывает в раструб.

СОФЬЯ АНДРЕЕВНА. И Шекспира этого оставь ты, mon cher, в покое.

Толстой молчит.

Что же мне – вновь на колени пасть?

ФОНОГРАФ. Ш-ш-ш... Ш-ш-ш... Ш-ш-ш...

ТОЛСТОЙ. Прости меня, грешного, Софьюшка, – не могу. Я должен предать Шекспира анафеме. Либо я, либо он. Третьего не дано.

СОФЬЯ АНДРЕЕВНА. Христос с тобой, Левушка. Да кто же промеж вами третий? Уж не Дюма ли pere , тот, что триста рoманов а ecrit ?

ТОЛСТОЙ. Какой pere, какие триста рoманов?! «Три мушкетера» – это роман?! «Граф Монте-Кристо» – это роман?!

ФОНОГРАФ. Ш-ш-ш... Ш-ш-ш... Ш-ш-ш...

СОФЬЯ АНДРЕЕВНА. Ты, Левушка, не вскипай, как самовар. Когда ты вне себя, ты, mon cher, похож на извозчика.

ТОЛСТОЙ. И слава Богу! Русский писатель и должен быть похож на извозчика! Потому что на нем все ездят!

Ударяет по фонографу.

ФОНОГРАФ. Ш-ш-ш... Ш-ш-ш... Ш-ш-ш...

СОФЬЯ АНДРЕЕВНА. Левушка, возьми себя в руки. Я на тебе не езжу. И ты, mon cher, головой-то не крути, все равно на мужика не похож.

ТОЛСТОЙ. Похож, не похож!.. На себя я похож? Похож или нет, я спрашиваю?

СОФЬЯ АНДРЕЕВНА. Ты, mon cher, когда головой вот так крутишь, смахиваешь на Бонапарта.

ТОЛСТОЙ. На кого?!

ФОНОГРАФ. Ш-ш-ш... Ш-ш-ш... Ш-ш-ш...

ТОЛСТОЙ. От тебя, Софьюшка, не ожидал.

СОФЬЯ АНДРЕЕВНА. А это не я, Левушка, это Чертков подметил.

ФОНОГРАФ. Ш-ш-ш... Ш-ш-ш... Ш-ш-ш...

ТОЛСТОЙ. Кто подметил, чего подметил?!

Ударяет по фонографу.

Бонапарт – это палец вот здесь и лысина, как солнце Аустерлица! А у меня палец вот здесь?! У меня есть лысина? (Наклоняет голову.)

ФОНОГРАФ. Ш-ш-ш... Ш-ш-ш... Ш-ш-ш...

СОФЬЯ АНДРЕЕВНА. Да Христос с ней, с лысиной!

ТОЛСТОЙ. Христос, Софьюшка, не с лысиной! Христос – это любовь! Христос – это добро! А лысина – это ничто. Образ лысины – пустота. Царство лысины – царство зверя!.. Неужели ты представляешь себе Господа Бога лысым?!

Софья Андреевна молчит.

ФОНОГРАФ. Ш-ш-ш... Ш-ш-ш... Ш-ш-ш...

Толстой ударяет по фонографу.

ФОНОГРАФ (голосом Ленина). Число волос в вашей бороде, граф, – 666. Вы, Лев Николаевич, – Антихрист. И вас как Антихриста предадут, батенька, анафеме!

Толстой ударяет по фонографу.

ФОНОГРАФ (голосом Ленина). Антихрист... Антихрист... Антихрист... Антихрист... Антихрист...

Толстой ударяет по фонографу.

ФОНОГРАФ. Желаю вам счастливой смерти... Желаю вам счастливой смерти... Желаю вам счастливой смерти...

Толстой заносит над фонографом руку. Медленно опускает ее.

ФОНОГРАФ. Желаю вам счастливой смерти... Желаю вам счастливой смерти... Желаю вам счастливой смерти...

Конец.

2001

Настоящий текст
не может быть использован
для постановки или публикации
без разрешения автора.



© Коркия В.П.
Деловые контакты